16 амурских комиссаров

   О гибели 26 бакинских комиссаров написаны книги, сняты кинофильмы. В советские годы их судьбы преподносились как настоящее геройство и исключительное самопожертвование. Современная история во многом противоречит тем взглядам, но мы, современники, скорее всего не вправе оценивать их дела и поступки.

   Шла противоречащая здравому смыслу гражданская война. Единственное, что продолжает шокировать — немыслимая жестокость их гибели. Мало кто знает, что в истории Благовещенска есть похожая, не менее жуткая страница.

   В течение одной ночи с 26 на 27 марта 1919 года в окрестностях сегодняшней первой горбольницы произошла настоящая резня, в результате которой город пополнился очередной братской могилой. Даже непосредственные участники тех событий — японские солдаты — плакали, выполняя приказ своего командования и штаба белогвардейской контрразведки.

   Начиналось все обычным утром в здании благовещенской тюрьмы (сегодня это следственный изолятор на улице Батарейной). День 26 марта для узников этого учреждения, как и многие другие, ничем особенным не выделялся. Утренняя поверка, ругня надзирателей. По камерам разносили жиденькую похлебку из тухлой рыбы. Более двух тысяч человек жили тревожной, настороженной жизнью, томясь в неведении о своем будущем. Многие будто чувствовали приближающуюся развязку.

   Большую часть заключенных составляли бывшие партийные и ответственные работники, красноармейцы и красногвардейцы, просто люди, в чьей благонадежности у белогвардейцев возникло сомнение. Из городов и сел Амурской области, Приморья и Забайкалья в силу стечения обстоятельств оказались они собранными вместе. М. А. Трилиссер и С. М. Серышев из Иркутска, И. А. Бутин из Читы, А. К. Чумак из Приморья.

   Степень их участия в событиях, влияния на массы людей были различна. Но теперь их уравняла беззащитность перед произволом японских интервентов и их местных приспешников. Никто из узников не был уверен в том, что он останется жить.

   Для многих благовещенская тюрьма стала последним пристанищем на их жизненном пути. Отсюда были уведены в ночь на расстрел известные большевики С. Ф. Шадрин, Ф. Н. Сюткин, В. И. Шимановский. Десятками прямо во дворе тюрьмы расстреливались интернационалисты.

   Для тех, кто еще оставался жив, наступающая темнота таила неизвестность. Готовясь к ночлегу, они тревожно думали: «Для кого-то эта ночь будет последней».

   Март 1919 года был особенно тяжелым. Вовсю полыхало пламя народной войны в Приамурье. Тысячи партизан, объединенных в повстанческую армию под командованием Г. С. Дрогошевского, вели героическую войну за освобождение от власти интервентов. Будучи не в силах задушить это движение, враг решил устрашить население жестоким террором.

   Оккупанты и белогвардейцы сжигали села, расстреливали женщин, стариков и детей. Особенно чудовищную расправу японские интервенты учинили над жителями села Ивановка. 22 марта 1919 года, обстреляв большое село из орудий и пулеметов, они подожгли его и начали истреблять жителей. Несколько сот человек, женщин, стариков и детей сгорели в огне, пали от пуль и были заколоты и зарублены. Однако особый упор делался на возможных лидеров повстанческого движения. Охота на них велась даже в застенках.

   Злополучным утром 26 марта в штабе японского командования 12-й дивизии был разработан план истребления группы заключенных благовещенской тюрьмы. Совместно с белогвардейской контрразведкой был составлен список на 27 человек. Вот их имена: Я. Г. Шафир, И. Г. Семенченко, А. Г. Семенченко, Г. М. Мельниченко, В. В. Повилихин, А. М. Шелковников, П. Е. Вшивков, А. К. Чумак, Е. И. Родин, Н. И. Поспелов, С. П. Шумилов, Г. И. Шемякин, И. И. Шестаков, Л. М. Белин, Н. И. Воробьев, М. П. Констанчук, М. А. Хабаров, П. И. Зубок, В. Маленов, М. Бутаков, А. П. Прижбыляк, И. Володин, И. А. Бутин.

   Список этих фамилий был отпечатан на машинке. А внизу от руки были приписаны еще четыре фамилии: С. Крапивин, Д. Малютин, И. Попков, В. Плотников с пометкой: «участники вновь готовящегося восстания». В основном списке против каждой фамилии также стояли пометки: «комиссар», «красный командир» и т. д.

   Этот список из японского штаба был передан подполковнику Лебедеву — начальнику Благовещенского пункта военного и паспортного контроля (орган белой контрразведки), которому был непосредственно подчинен начальник тюрьмы. По распоряжению Лебедева прапорщик Пономаренко (контрразведка) с отрядом японцев вечером 26 марта явился в тюрьму с тем, чтобы взять там указанных в списке заключенных якобы для допроса в японском штабе.

   В тюрьме уже прошла вечерняя поверка. Узники готовились ко сну. Замирала тревожная жизнь. Тишину ночи нарушили хлопанье дверей, гортанные слова японской команды, топанье солдатских сапог. Заскрипели ржавые запоры одиночек. Раздались резкие выкрики: «Семенченко — выходи, Шумилов — на выход, Шафир — собирайся, Белин — к выходу…» И так по всему длинному ряду одиночных камер.

   Всего собрали 18 человек. Заготавливая список смертников, палачи проявили не-осведомленность: четверо (В. Маленов, А. Прижбыляк, И. Володин, И. Бутин) были в тифозном состоянии и находились в тюремном лазарете. Их японцы брать не решились. Одного — М. Бутакова — только накануне освободили, и он был уже вне тюремных стен. Еще четверо, чьи имена были приписаны к спискам дополнительно от руки, находились пока в управлении милиции и в тюрьму не поступили. Таким образом, из намеченных 27 человек были взяты только 18. Причем взяты без суда и следствия. Никто из них не был осужден на казнь. А Шелковников за несколько дней до этого был белогвардейским судом оправдан.

   Когда их выводили на казнь, тюрьма загудела хором голосов:

   — Прощайте, товарищи! Прощайте, дорогие!..

   Начальник тюрьмы Турецкий злобно и угрожающе ругался: «Скоро все там будете».

   Один из обреченных, П. Е. Вшивков, чудом спасшийся, пишет в своих воспоминаниях: «Нас всех завели в комнату свиданий, которая была полна японских солдат и офицеров, и поставили к стенке попарно. Японцы стали вынимать из карманов шинелей тонкие китайские бечевки и резать их на куски. Все увидели, что затевается что-то кошмарное…»

   Японцы начали связывать нам руки назад и потом еще попарно друг с другом за локти рук.

   Ко мне подошел Повелихин и сказал:

   — Давай, Вшивков, свяжемся с тобой.

   — Давай, — согласился я…

   Подходит солдат-японец, начинает связывать нам руки, а у самого по лицу бегут крупные слезы. Повелихин, полуобернувшись к японцу, спрашивает: «Что, мистер, капут?»

   Тот утвердительно кивнул головой. Перетянутые веревкой руки немедленно вызвали сверлящую боль.

   Повелихин, впиваясь глазами в расхаживающего с папироской в руке начальника тюрьмы Турецкого, в исступлении крикнул: «У, варвары!..». Но до Турецкого выкрик Повелихина как будто не дошел.

   — Начальник, ведь я по суду оправдан, — спокойно сказал Шелковников.

   — Ничего не знаю, мне контрразведка приказала…

   Японские и русские офицеры осмотрели, крепко ли нас связали солдаты, и подали команду выходить. Под сводами тюремных ворот нас окружил конвой. Кроме того, к каждой паре подошел японец, и каждый из них взялся за веревочку, связывающую нас друг с другом за локти. За воротами тюрьмы колонну остановили. Генерал Ямада, взобравшись на блиндаж, сделанный из кулей с песком, обратился к японцам-солдатам с речью. После этого, подгоняемые конвоем, обреченные двинулись в темноту ночи. Дул резкий холодный ветер со снегом. Впереди с фонариками, показывая дорогу, шли два белых офицера-контрразведчика.

   За больничными зданиями начинался пустырь. И там, у одной из ям, бывшей когда-то печью для обжига кирпича, остановились. Последовала команда: «Становись на колени, нагибай головы». На шеи легли холодные японские штыки-тесаки. Японские и русские офицеры осмотрели выбранную могилу. Пути 18 человек должны были оборваться в ночь 26 марта у этой ямы.

   Яков Григорьевич Шафир — человек огромной эрудиции и больших способностей — руководил большевистским благовещенским комитетом, был редактором первой советской газеты Амурской области. Неутомимый борец с иноземными захватчиками.

   Большая школа борьбы была и у Андрея Кондратьевича Чумака. С 1903 г. в партии большевиков, участник первой русской революции 1905—1907 гг., затем эмиграция, участие в революционном движении США. После победы февральской революции в России он возвращается на родину, останавливается на Дальнем Востоке. И здесь он в гуще борьбы — комиссар и член Военного совета Уссурийского фронта. С началом военной интервенции А. К. Чумак в Благовещенске, где в составе подпольного комитета готовит силы для восстания. Но провал — и Андрей Кондратьевич в руках белой охранки, которая поторопилась расправиться с ним.

   Неутомимыми борцами с японскими оккупантами были и первые амурские комиссары: Шумилов С. П. (комиссар земледелия), Поспелов Н. И. (комиссар труда), Шестаков И. И. (комиссар финансов), Вшивков П. Е. (комиссар здравоохранения), Зубок П. И. (комиссар социального обеспечения), Белин Л. М. (комиссар гражданских сооружений), Воробьев Н. И. (комиссар просвещения).

   Повилихин В. В., Хабаров М. А., братья Семенченко, Мельниченко — в прошлом командиры Красной гвардии и Красной армии, Шелковников А. М. — бывший председатель следственной комиссии ревтрибунала, Е. И. Федин — бывший председатель Зиловского волисполкома.

   ….Последние минуты перед казнью — короткие разговоры, горячее прощание друг с другом.

   Тишину мартовской ночи прорезали жуткие крики, предсмертные стоны, хруст костей, проклятия душегубам. Японцы парами стали сводить обреченных в яму и там рубили им головы, кололи штыками, в упор стреляли.

   Для 15 смертников эта яма стала могилой. Троим удалось бежать, но только двое по-настоящему спаслись.

   П. Е. Вшивков— бывший комиссар здравоохранения, связанный с В. В. Повилихиным, неожиданно почувствовал, что связывающая их веревка ослабела, потянул сильнее и развязал ее. В темноте ночи конвойные этого не разглядели, и, когда их с Повилихиным повели в яму, он бежал.

   Он так пишет в своих воспоминаниях: «Только успел я развязать вторую веревку, не шепнул еще Повилихину, что мы развязаны, как послышалась команда: «ходи!»… Смотрю — японский офицер стоит в двух шагах от меня с шашкой наголо. Затрепетало все внутри…

   Медленно поднимаюсь на ноги, сжимаюсь весь в упругий комок. Глазами прикидываю расстояние. Вмиг сбрасываю с себя полушубок на конвоира, стоящего с правой стороны, и в этот же миг изо всех сил ударяю головой в живот японского офицера. Он падает на землю, а шашка со звоном летит в сторону. Прыжок, два — и я уже за кольцом. Закричали, залопотали японцы, затрещали десятки выстрелов. Пули одна за другой режут воздух вокруг моей головы, но я все бегу и бегу вперед. Вдруг падаю в какую-то яму, занесенную снегом. Сильно ушибся грудью. Чувствую в колене и на левой ладони сильную боль. Выкарабкиваюсь из ямы и мчусь дальше. Японские солдаты летят на мое место в яму, только винтовки забрякали. Задыхаюсь, ноги парализует, не могу бежать. От могилы доносятся шум и беспорядочная стрельба. За мной бегут человек десять японцев и беспорядочно стреляют: бах, бах, бах!

   Я опять бегу. Но силы оставляют. Ноги подкашиваются, дух захватывает. Перед глазами заходили зеленые и красные круги. Я упал без чувств. От прикосновения к холодному снегу пришел в себя, поглотал снега— вздохнул, набрал полные легкие воздуха. Глянул — а японцы в нескольких шагах от меня. Идут цепью, ружья наперевес. Вскакивать поздно — всадят пулю без промаха. Зарываюсь в снег, лежу. Шаги приближаются, скрипит снег. За воротник посыпалась снежная пыль. Я умер заживо… Но что такое?..

   Прислушиваюсь, шаги удаляются. Тихонько повернул голову в снегу, вижу — удаляются японцы».

   Так Вшивкову удалось бежать от казни. Затем его приютили жившие невдалеке от города корейцы, а на следующий день он ушел дальше и укрылся вблизи деревень Новотроицкой и Егорьевки. Позднее, поправившись, связался с партизанами и организовал таежный лазарет. Побег Вшивкова вызвал замешательство у японцев, и, наспех ударив шашкой Повилихина, они лишь ранили его.

   Под утро, когда кровавая расправа уже закончилась, он очнулся от холода, с трудом выбрался из-под трупов, добрался до стоящей неподалеку избушки и был спасен больничным сторожем.

   Третий — П. Зубак, бывший комиссар социального обеспечения, развязавшись, сбил офицера и бежал в город, но там, на Загородной улице, неожиданно наткнулся на японский патруль и был убит, когда пытался перелезть через забор.

   Так свершилась эта чудовищная расправа. В следственных материалах сохранились свидетельства зверства. По заключению врачебной экспертизы, у 15 трупов были рубленые шейные раны, у одного голова совершенно отделена от тела. На телах всех убитых по нескольку колотых, рубленых и огнестрельных ран. Например, на трупе Белина — на голове и шее — четыре раны, четыре раны на левом боку, две раны на предплечье, рана круглой формы на животе. На теле Шафира Я. Г. 5 ран рубленых, одна рана колотая, круглая рана на бедре и сзади раздроблена голова.

   Оккупанты надеялись задушить партизанское движение. Но оно ширилось и росло. В итоге японцы ушли с Дальнего Востока, а тела комиссаров сегодня покоятся в братской могиле на территории благовещенского стадиона «Спартак».

   

   Н. А. Шиндялов, доктор исторических наук, профессор БГПУ

   Дополнительно по данной теме можно почитать:

ИСТОЧНИК ИНФОРМАЦИИ:

   Сайт газеты № 171 (26748) от 18 сентября 2009 года

   Сайт газеты № 191 (26768) от 16 октября 2009 года

   Сайт газеты № 205 (26782) от 06 ноября 2009 года